РОГОВСКАЯ ДРАМА 

        О поминальном кресте безвинным жертвам голодомора 1933 года, установленном на Роговском станичном кладбище в 1993 году, «Антиспрут» уже писал 12 октября 2006 года. В прошлом же году по станице пошел слух, что на кладбище собираются установить и еще один поминальный крест – жертвам фашистской оккупации 1942-43 года. Ведь у мемориала в центре станицы не нашлось места для доски с фамилиями и именами мирных жителей, погибших в те годы. На 20-летие Победы власть объявила лозунг «Никто не забыт! Ничто не забыто!», но многие факты нашей истории и имена как раз вольно или невольно забывались. А ведь многие станичники еще помнят свои безвинные жертвы, да и архивы сохраняют многие детали той жизни. Но разговоры о новом кресте оказались преждевременными, а жаль. Сам наблюдал, как задумчиво и не без оснований стоял с букетом цветов в том году 9 мая у роговского мемориала Александр Митрофанович Саенко. Занимаясь краеведением, за пару лет я собрал сведения о двух десятках роговчан - безвинных жертв того страшного лихолетья. Полагаю, эта статья поможет нам установить и другие имена и оставить их в памяти потомков, исправляя досадные ошибки.

       В девятом томе краевой Книги Памяти в разделе «Жертвы фашизма» по Роговскому району напечатан список в 30 фамилий, но этот список уместнее отнести к Брюховецкому району, ибо это – жители Ново-Джерелиевской. С 1935 по 1953 год эта станица была в составе Роговского района, но ведь этого района давно уже нет, его Ново-Джерелиевский и Мало-Бейсугский стансоветы отошли к Брюховецкому району. А список тот попал из дела №5 фонда 111 Тимашевского районного архива, когда собирался материал для Книги Памяти. Но почему роговская станичная власть, её совет ветеранов оказались в стороне и не подали список своих жертв? Всё ещё действовали негласно установки советской власти? Ведь высказал же мне обиды и недоумения ряд роговских старожилов, что недавнее руководство ветеранской организации уничтожило собранные для местного краеведческого музея материалы, не угодные той власти. На той же идеологии был и раскол фронтовиков на «чистых» и побывавших по воле обстоятельств в фашистском плену. И поныне, несмотря на юридическую реабилитацию тех, кто после немецкого плена побывал в советских лагерях, в станице ощущается глухое недовольство этому от некоторых лиц. Одному мне военную историю станицы Роговской не восстановить, надеюсь, что школьные следопыты подхватят это дело. Прошу откликнуться и роговских старожилов, разбросанных судьбой по Кубани.

       Кстати, по Брюховецкому району в том же томе Книги Памяти значатся всего лишь 6 фамилий. Да и по Тимашевскому району на странице 525 Кузминский Григорий Федорович, житель х.Ново-Ленинского, записан ошибочно, т.к. это – Кузьмицкий Григорий Федорович, старшина Роговского райотдела милиции, наш партизан, расстрелянный абверовцами на х.Ново-Ленинском 26 сентября 1942 года. Его дочь Антонина Григорьевна Лучко, живущая в Тимашевске, и племянница Валентина Николаевна Шевченко, живущая в Ново-Ленинском, на глазах которой и произошел тот расстрел, рассказали мне многие детали той трагедии, ставшей следствием предательства. Сведения о погибших партизанах Роговского района на стр. 417 того же тома есть, но, опять же, они весьма ошибочны и неполны. Конкретно о партизанской драме, уточнив ряд деталей в архивах Краснодара, собираюсь рассказать в одной из следующих статей.

       Осмелюсь заметить, что краевая Книга Памяти составлена весьма неудачно: сведения по каждому конкретному району разбросаны по многим томам, и погибшие на фронтах тимашевцы значатся в списках томов 8, 17 и 18, брюховчане – в томах 5, 14 и 18. Список погибших партизан – в томе №9. И обеспечить нужными томами даже районные библиотеки края, не говоря уже о станичных и школьных, оказалось поэтому финансово невозможным делом. Все тома у нас в районе есть лишь в музее семьи Степановых. А на моей родине, в Волгоградской области, областную Книгу Памяти издали в виде общего первого тома и последующих томов по каждому району персонально, поэтому и обеспечили «своими» томами все библиотеки, все краеведческие музеи и сельские администрации области. И в порайонных томах указаны не только фамилии павших воинов, но и места службы и гибели, что особенно важно родственникам погибших. А в кубанской Книге Памяти эти сведения приведены редко то ли по недоразумению, то ли специально, чтобы не шокировать народ обилием жертв в боях за тот или иной неприметный населенный пункт.

       Ныне официально признано, что нам та война обошлась более чем в 27 миллионов жертв, но всё ещё идут споры: воины Красной Армии из них составляют 8 миллионов, то ли чуть больше, то ли меньше. А по мне – кощунственно то, что память павшим воинам худо-бедно, но всё же сохраняется в виде памятников, мемориалов и воспоминаний, а вот память о более чем двух третях тех невольных жертв - предается забвению. По пальцам можно пересчитать мемориальные памятники гражданским жертвам той войны, и это - «Никто не забыт!»? Нам и дальше плевать на их память? А ведь «Большевистская Кубань», газета Роговского района, подшивки которой я пролистал в Российской Госбиблиотеке, в ряде номеров за 1944 год поднимала проблему сохранения имен погибших: подчеркивалось, что могилки осели, надписи на фанерках пропадают, «Мы надеемся, что за сохранение имен павших героев возьмется райком комсомола».

       Первые военные жертвы среди мирного населения станицы Роговской пошли с конца июля-начала августа 1942 года, когда немецкая авиация после падения Ростова начала бомбить кубанские объекты. В числе первых такими стали сборные пункты военкоматов, колонны новобранцев, эвакуируемого населения, техники и скота. Не раз подвергался бомбежке и сборный пункт объединенного Тимашевского военкомата, размещавшийся в строениях «Заготскота» на въезде со стороны Роговской. Бомбили сборный пункт и весной 1943 года. Так погибло несколько роговчан. Погибла и часть списков тех мобилизованных, поэтому на обращения некоторых родственников Тимашевский военкомат справедливо отсылал в Центральный военный архив, а оттуда, за неимением документов, рекомендовали обращаться в райвоенкомат. Юридически замкнутый круг, в котором безвестно исчезло энное количество людей: солдатскими потерями их считают не всегда, ибо они еще не успели надеть военную одежду и принять присягу, а на гражданские потери, – сами знаете, как власть у нас к ним относилась.

       По воспоминаниям Алексея Ильича Бигдан, так тогда, в частности, погибли под Тимашевской роговчанка Сербул с сыном, а также райисполкомовский «инспектор по коню» Комлев Андрей, более известный многим роговским старожилам как «Абдула», - татарин, занесенный в станицу ветром гражданской войны. Не могут до сих пор племянники выяснить хоть что-то и о Николае Малофеевиче Буглак, сгинувшем после мобилизации, хотя начальник Роговского райотдела НКГБ Рощин вызывал его сестру после войны и с криком и бранью допытывался у нее о пропавшем брате.

       Летом 1942 года каждый роговской колхоз посылал по несколько десятков женщин, девчат и парней на рытьё прибрежных противодесантных объектов за Азовом. Немцы там их часто бомбили, были раненые и убитые. Военачальники ожидали немцев морем от Таганрога, а враг прорвался через Ростов, и все те объекты ПДО оказались бесполезными, о них стыдливо постарались забыть, а с ними забылись и гражданские жертвы.

       Из-за немецкого танкового клина, нацелившегося на тылы 17-го Кубанского кавалерийского корпуса, сдерживающего вражеский напор по Ее, командующий Северо-Кавказским фронтом Буденный, в ночь с третьего на четвертое августа 1942 года, отдал приказ об экстренном отводе войск на левобережье Кубани. Роговской партизанский отряд во главе с районным руководством сразу же спешно ушел в плавни на заранее подготовленные базы. Особенно глухим считался дальний плавневый куток роговских земель на стыке Таранцовой балки и реки Кирпили. Одна из баз была намечена на МТФ у Волчьей гребли. При ферме жила семья эвакуированной с Ленинграда Куприной: Лида, ее 16-летняя дочь Даша, сын лет 10-ти и девятимесячный грудничок. Даша говорила подругам, что их отец – офицер, воюет, но ему удалось побывать здесь у семьи. Куприны мешали планам партизан, их конспирации, и Лиде не раз заявляли о необходимости убраться оттуда. То ли она не торопилась переезжать с фермы, где можно было разжиться яйцами и молочком, в голодную Роговскую, то ли председатель колхоза «Большевик» не спешил убирать с фермы несменяемого сторожа. А пятого августа /по моим подсчетам/ там случилась трагедия, официально замалчиваемая и поныне, хотя её свидетелями волей случая стали десятка три роговчан. Глухие слухи об этом ходят по станице и поныне, а когда я почитал некоторые архивные документы, нашел прямых свидетелей, то узнал многие детали той драмы. Семью Куприных там вырезали.

       Мне кажется, эта трагедия произошла не только из-за весьма строгих инструкций по партизанской конспирации. Партизанам в тайники завозились не только оружие и продукты, но и ящики водки со складов райпотребсоюза. Видать, эта группа партизан отметила начало подполья «по-мужски», с выпивкой, а с пьяных глаз легко было совершить то преступление. Когда я впервые вышел на Меланью Васильевну Шелудько, работавшую долгие годы на той ферме, и спросил о казненной семье, она разволновалась, расплакалась и ответила, что часто вспоминает Куприных и задается вопросом, за что их казнили. Она поведала, что накануне, как всё это случилось, она беседовала с Куприной: «Тётя Лида, мне сон приснился». И рассказала, будто бы собаки напали на них, рвут, они отбиваются, а Куприну собаки куда-то потащили. Доярки закричали: «Да спасите вы ее!». Что это означает? А та ей ответила: «Ой, моя ты детка. Что сейчас делается. Всякое может случиться». Хорошо помнит русоволосую, рослую Дашу Куприну и Раиса Григорьевна Дреенко /Момот/, не только работавшая на той ферме, но и водившая Дашу к себе домой.

       Вспоминают, что те два-три дня безвластия для роговчан были ужасными. Гарь с горевшего, взорванного элеватора ветер нес на станицу, и в самом воздухе витал дух надвигающейся беды. Полякова, жена одного из небольших районных начальников, в той обстановке сошла с ума и выла диким голосом, ещё больше наводя ужас на станичников. Её поместили в одну из четырех камер опустевшего здания милиции, народ носил ей еду, но она умерла. Пятого августа многие роговчане бросились запасаться горелым зерном с элеватора, растаскивать остатки товара с магазинов, кинулись разбирать колхозное добро. А партизаны не успели спрятать убитых, т.к. неожиданно к обеду на «раскассированную» после эвакуации скота ферму вернулась за своими вещами группа доярок и скотников. Туда же, на птичник за курами, к Волчьей гребле прибежала толпа роговчан, а за ними увязалась любопытная молодёжь: Алексей Ильич Бигдан, Дарья Сергеевна Мозговая, Екатерина Еремеевна Грицай /Мошногорская/, Зина Котлярова, Катя Ус и другие.

       Более смелым там был конюх Павел Григорьевич Степаненко. Он то и обнаружил первым убитых детей в десятке метров от фермы на месте рушки /дробилки зерна/, накрытых камышовыми матами. Даша была изнасилована, слева на её груди лежал грудничок, а рядом - убитый брат. Другие свидетели, едва глянув на убитых, отскакивали в страхе. А Лиду народ обнаружил с возвышенного берега сидящей метрах в сорока в мелком камыше, окровавленную, с растрепанными волосами. Завидев их, она стала кричать спасти её, вытащить оттуда. Видать, она не знала, что стало с её детьми. Доярки взволнованно заговорили: «Ой, Лидонька, что с тобой?». Но тут кто-то заметил недалеко от неё в раздвинувшемся камыше человека в белой рубашке и поднял переполох, чтобы бежать оттуда, пока и их не убили. И все в панике понеслись к бригаде, находящейся километрах в двух от фермы. Меланья Васильевна просила мужчин вернуться, помочь Куприной, - ведь та же просит об этом. Но все в ужасе отбегали от страшного места, а когда позже самые смелые вернулись на ферму, Лиды на том месте уже не было. Видать, её затащили в камыши подальше. С началом оккупации на ферме жила группа партизан, народ панически боялся соваться в те места, а года через два после освобождения станицы собаки разрыли в балке у фермы череп с длинной косой, - видать, останки Даши.

       Кое-кто говорил, что семью Куприных перезахоронили потом к школе, и к могилке периодически приезжал мужчина. Была там и надпись: «…спи спокойно». Но права оказалась Меланья Васильевна, утверждавшая, что, если бы Куприн побывал в Роговской после войны, он непременно посетил бы их ферму, а она проработала там 40 лет и ничего такого не слышала. Роговчане просто забыли, что осенью 1944 года в одной из центральных газет промелькнула заметка о роговских могилках, за которыми ухаживают школьники. И «Большевистская Кубань» 7 ноября 1944 года напечатала ответное письмо Ивана Романовича Борсун, воевавшего в составе п/п 04474. Он благодарил школьника Толю Рубана и других, кто ухаживал за могилкой его родных. Оказывается, у школы были похоронены его жена и сыновья Володя и Боря, погибшие здесь при бомбежке.

       6 августа 1942 года в Роговской появилась немецкая разведка. На мотоциклах и танкетках она ехала от Брюховецкой, а дорогу им показывал местный доброхот. Разведка здесь не задержалась, а на следующий день в станицу вошел карательный румынский отряд, зверствовавший здесь с неделю. Говорят, что на другой же день он расстрелял на берегу Кирпилей у мельницы семерых мужчин, отсеянных в станице. 17-я немецкая армия рванула тогда на Краснодар, а правее, вдоль побережья, зачищал ей тылы 7-й румынский кавкорпус. Мария Григорьевна Калинько рассказывает, что почти все, кого вели на расстрел, были с бинтами и в красноармейской форме, а женщины выскакивали к этой процессии: «Не моего ли ведут?». По воспоминаниям Надежды Корнеевны Хусточки, участвующей в послевоенном перезахоронении этих жертв к роговской школе, пятеро были местными, а двое – с Украины. Сразу после войны народ помнил фамилии и имена расстрелянных земляков, а теперь мне смогли вспомнить лишь Кузьму Михайловича Конограя. Он находился в станице по ранению, работал в овощной бригаде «Большевика», а каратели, видать, и отбирали перебинтованных, считая их прячущимися солдатами. Из той семёрки вспоминают и еврея Мишу, находившегося в станице по ранению и сошедшегося с Ниной, приемной дочерью Калашникова Андрея Григорьевича. Миша запомнился тем, что торговал на рынке наручными кировскими часами, - мало кому доступной тогда редкостью. А на первом листе всё того же дела №5 запись, что Конограй расстрелян 13 августа. Но ведь народ утверждает: расстрел был 8 августа.

       Тот же архивный лист напоминает, что 10 августа 1942 года была избита Елизавета Иосифовна Осипова. А избили её полицаи плетками за то, что она вывезла накануне к партизанам Ивана Емельяновича Коваля, председателя колхоза имени Молотова. Он в 41-м получил ранение в руку, считался инвалидом, но в станице, при общем дефиците мужчин, был назначен председателем колхоза. Полиция не дозналась, что Осипова была партизанской связной. После смены власти местные полицаи, произведя некоторые квартирные переселения, устроили на радостях пьянку, пригласив баяниста и часть роговского начальства. Партизанская разведка не дремала, и Осиповой приказали вывезти ещё не протрезвевшего Коваля к ним на разборку. Обеспокоенная отсутствием мужа Евдокия Андреевна пошла с двумя малыми дочерьми в полицию, полагая, что та его арестовала. Там удивились, стали разбираться, а всегда найдется человек, который что-то слышал, что-то видел. Так Осипову арестовали. По словам её сына, расстрела не допустил бургомистр Давыд Евдокимович Прокопец. Мало кто знает, что Прокопца оставляли для подпольной работы. А обезображенное, раздувшееся тело Коваля нашли месяца через полтора при уборке конопли километрах в трех от станицы. Жена опознала его по булавке на кальсонах, приспособленной ею вместо оторвавшейся пуговицы. И всё убивалась: за что партизаны так жестоко поизмывались над ним? Ему выломали руки, и др.

       О казни Коваля роговские старожилы говорят разное. Одни, - что казнили его, мол, за то, что по его вине колхозный скот поздно эвакуировался и под Красносельским достался немцам; другие, - что казнили его за отказ снабжать партизан продуктами; третьи, - что раздал зерно перед приходом немцев народу, а не сжег его; четвертые, - за пьянку с полицейскими. Четвертые, мне кажется, правы, потому что колхоз Молотова эвакуировал скот, согласно архивным документам, вместе с другими колхозами, - 25 июля. Вряд ли партизаны нуждались через несколько дней подполья и в подвозе продуктов, ибо им заложили в тайники весьма солидный запас. Да и зерно с 4 августа, когда крайком понял, что хлеб уже не вывезти, разрешили выдавать колхозникам на трудодни и в аванс. Эта жестокая казнь Коваля потрясла и часть самих партизан, и по станице вскоре загомонили, что в ответ на обвинения партизанского руководства Коваль стал огрызаться: «Что вы за партизаны, если прячетесь по камышам, а по станице гуляют полицейские?». Казнь Коваля возглавил ТВН, до оккупации - заведующий земельным отделом райисполкома. Коваль был не хилым мужчиной, но истязатель был здоровее, и в поле нашли пять вытоптанных пятаков, где возились с подозреваемым в предательстве. Коваль ведь знал о партизанских ямах, куда с конца июля завозились колхозные продукты. Но мне старожилы в несколько голосов поведали, что там свою роль сыграл и житейский треугольник, а эта любовница потом, походя, бросила женщинам, что она Коваля угадала бы и по одному «перчуну». Вот Коваль и взмолился там, что пусть лучше сразу голову отрежут, чем так мучить. А его жене, видать, нелегко было оставаться в станице из-за казненного мужа, и она вскоре после освобождения станицы переехала жить в Майкоп.

       В конце августа 1942 года Роговскую потрясла ещё одна ошеломляющая драма. К тому времени боевая деятельность роговских партизан по ряду объективных и субъективных причин была полицией полностью парализована. А на Таранцовой балке ещё одна группа партизан в целях конспирации убила нескольких мирных роговчан.

       Как вспоминает Антонина Семёновна Харечко, ломавшая тогда накануне с колхозниками кукурузу у Таранцовой балки, под вечер со станицы к ним подошел старик Дорошенко с двумя эвакуированными женщинами. Все сели передохнуть, разговорились. Безобидный «дид» Дорошенко был известен станичникам тем, что косил народу то сено для телят, то камыш на топку, чем и жил. И он рассказал, что уговорил двух эвакуированных женщин пожить в рыбачьей хибарке на Таранцовой балке, где им будет получше, чем в голодной станице, да и ему веселее. Там можно наловить рыбки, у него есть и сковорода, а если повезет, то за скошенный камыш можно разжиться и маслицем. Вот и пошли, на ночь глядя, чтобы с утра накосить камыша побольше. А с этими женщинами были две девочки лет восьми. Антонина Семёновна говорит, что с одной женщиной была своя дочка, а у другой – приёмная ленинградка. Она попала в станицу с матерью, та умерла здесь, и эта бездетная женщина взяла девочку к себе. Мужики ещё ковырнули женщину: «Ты думаешь, что потом она тебя докормит?». А на другой день в станице узнали, что на территории третьего отделения, недалеко от пасеки Прокопца, Дорошенко с женщинами наткнулись на группу прячущихся партизан, и те их всех убили. Народ тогда ходил голодный, и, говорят, многих хоронили в общих ямах, если родственники не попросят разрешения у полиции хоронить отдельно. Ведь в оккупацию ЗАГС, школа, больница и магазин продолжали работать. Вот и Дорошенко с женщинами и девочками привезли оттуда на кладбище в общую яму. Демьян Васильевич Шендрик добавляет: народ тогда говорил, что изуродованные, изрезанные ножами трупы нашли в конопле у фермы колхоза «Страна Советов». А из недавно рассекреченных инструкций для партизан следует, что им и рекомендовалось работать в основном бесшумно, ножами.

       В сентябре руководство Роговского партизанского отряда приняло решение самораспуститься, - разойтись мелкими группами по 2 – 3 человека кто куда. Но первого партизана, высказавшего крамольную идею, что «хватит вшей кормить, надо расходиться по домам», в отряде казнили. Это был Андрей Григорьевич Головань, уроженец х.Красного, бывший председатель колхоза «Большевик».

       Екатерина Еремеевна Грицай вспоминает, что у Андрея Григорьевича, когда он сошелся с её матерью, уже была приемная дочь Аня, 1926 г.р., с джерелиевского детдома, и когда он ушел в партизаны, мать предупредила своих пятерых детей: «Диткы, нэ обижайтэ ии». Маме кто-то сказал об убитом Андрее Григорьевиче, предлагал ей сходить в камыши и забрать его, но она ответила: «Нет. Это дело государственное. Я не пойду. Меня немцы тут же повесят». А в начале пятидесятых Аня вышла замуж за Григория Владимировича Пивня, которого в 42-м вынудили служить в полиции.

       Говорят, были у партизан и другие самосуды. Мне назвали ещё несколько фамилий, но меня интересует: как партизаны отнеслись к тем товарищам, кто так жестоко расправился с женщинами и детьми? И что скрывается по поводу этих убийств за словами архивного документа: «Аналогичные случаи имели место неоднократно»? Начальник краевого отдела по борьбе с бандитизмом полковник Сологуб, побывавший в Роговской в конце марта 1943 года, пытался разобраться в этой истории, но в той обстановке смог провести лишь поверхностное расследование, да и непосредственные виновники «молчали как партизаны». Но неужели ещё до немцев ими была уничтожена группа из четырех-пяти женщин с девочкой, которые, проходя по тропинке мимо, оказались невольными свидетелями закладки партизанской ямы? Где это было, и кто был казнен? Или Сологубу две расследованные мною истории переврали как одну? Вопросы остаются.

       Вообще же, насчет этой стороны партизанской действительности известные писатели Василь Быков и Овидий Горчаков уже писали, вызвав поначалу гнев определенной части ветеранов. Так что, роговская история – далеко не единичный случай. Секретарь Роговского райкома Радченко, председатель райисполкома Крупеня и начальник райотдела НКВД Чинцов в мае 1943 года за такое партизанство были сняты со своих постов, а в 1947-м, после обращения в прокуратуру демобилизованного сына одной из погибших женщин, несколько роговских партизан, в том числе и ТВН, были осуждены. Заодно осудили, как вспоминает Григорий Еремеевич Мошногорский, и его дядю, Федора Леонтьевича Рубана, бывшего после Голованя председателем колхоза «Большевик». Федор Леонтьевич был перед оккупацией дома по ранению, и его на суде обвинили, что он должен был вывезти Куприну с фермы принудительно, не слушая её отговорок. А после суда он так и пропал. Тогда, в 47-м, подобный суд на Кубани был не только в Роговской. В Северском районе Громадюк и три его помощника из партизанского отряда «Орел» убили 17 граждан, в т.ч. 11 женщин, голословно обвиненных ими в пособничестве оккупантам. А ТВН после лагерей предпочел поселиться в одной из недалеких станиц.

       Из упоминаемого архивного дела №5 следует, что 25 сентября 1942 года роговскими полицейскими был избит Василий Федорович Тарабанов, 1864 года рождения, вскоре скончавшийся от побоев. За что избили 78-летнего старика? Говорят, «Тарабаны» - из плановых белорусских переселенцев 1934 года. Для полицаев он был «городовиком». Не в своем доме жил или просто сказал им что-то резкое? Но, протоколом Роговского стансовета от 25 января 1946 года, Николаю Васильевичу Тарабанову в выдаче возвратной ссуды в 10 000 рублей на приобретение дома отказали, т.к. деньги выдавались лишь на восстановление домов, а его же дом немцами был разрушен полностью.

       Семен Иванович Колегаев вспоминает, что до войны в станице жил Максим Петрович Переродов, жестянщик. Народ собирался на рынке у парикмахерской, и тот увлеченно читал им газеты. При немцах его вызвали в полицию, обвинили в пропаганде советской власти и отпороли нагайками так, что он вскоре умер. А что за история с Ляшенко, которого полицаи сожгли за Рожковой греблей?

       В Роговской красавицу-церковь разрушили ещё перед войной, а в немецкую оккупацию в помещении сторожки, у часовни, станичники соорудили алтарь и открыли простенькую церковь. Не знаю, кто проводил тогда службу, но по освобождении станицы священник был арестован. Рассказывают, что на ночном допросе Чинцов кричал на него и бил наганом по лицу. Можно только догадываться, что стало дальше с тем священником. А кто теперь может вспомнить его имя и фамилию?

       По воспоминаниям Александра Митрофановича Саенко, 11 февраля 1943 года немцы бомбили у хутора Некрасова позицию «Катюш». Погибло 13 красноармейцев и пятеро жителей хутора, в том числе его мать, Агриппина Федоровна, 1903г.р. Осколок разорвавшейся во дворе бомбы пробил стену хаты и распорол живот Екатерине Саенко, 1915г.р., но ее осиротевшего грудного ребенка люди выходили. Погибла и Злобина Анна с двухлетней дочкой, попав в степи под разрыв бомбы, а также дочка Лысенко. Хуторяне похоронили тогда погибших землячек и солдат, фамилии которых помнили. Но когда 20 апреля 1975 года проводилось перезахоронение солдат к мемориалу в центр Роговской, большинство фамилий уже забылось. О гражданских же жертвах никто из станичного руководства тогда не подумал. «Перезахоронили всего лишь два гроба костей. Мы просили тогда установить через военкомат фамилии погибших солдат, но руководство Совета ветеранов установления имен не добилось. А моя сестра запомнила фамилии Кобзева, Фадеева», - горько рассказывал мне Александр Митрофанович, когда я приметил его у мемориала. Этих фамилий на досках роговского мемориала нет. Вот вам и память.

       Немалое число роговчан прошло в те годы через суды Военного трибунала, а расстреливались по их решениям и военнослужащие, и гражданские. Суды тогда были весьма скорыми и часто необъективными. Библиографической редкостью являются «Записки секретаря Военного трибунала», изданные в 1991 году, а для кубанцев они весьма интересны, т.к. автор, Яков Айзенштат, был здесь секретарем трибунала с осени 1942 года и почти по конец войны. Пишет он о полицаях и старостах, о партизанах и штрафниках, о многих других фигурантах и о еврейской трагедии на Кубани.

       Рассказывают, что в середине пятидесятых годов часть судебных решений по делам бывших полицейских, в том числе и роговских, была пересмотрена в сторону уменьшения наказаний, ибо в военной спешке суды больше опирались не на доказанные факты, а на эмоциональные, нередко ошибочные, рассказы граждан, переживших оккупацию. А вот в отношении партизанских дел пересмотра не было, хотя, по собранному мною материалу, несправедливостей там было допущено много. Я уж молчу о главном юридическом парадоксе, на который у нас внимания не обращают: за «оккупационные» осенне-зимние дела 1942-43 года судили по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года. А вот насчет льгот народу у нас всегда говорили и говорят, что Закон обратной силы не имеет. Некоторые родственники тех фигурантов лишь от меня узнали более-менее подробную историю той трагедии, другие же, боясь окунаться в ту страшную обстановку, не заикаются об ознакомлении со старыми трибунальскими делами.

       По делу о гибели Ивана Корнеевича Шуткина, комиссара роговского партизанского отряда, летом 1943 года в станичном кинотеатре «Маяк» Военный трибунал осудил троих. Александра Ивановна Кулиш и Домна Ивановна Огуля получили по 10 лет ИТЛ, отсидев их в Усть-Лабинске. А ССП был расстрелян «как изменник Родины», о чем по станице развешивались листовки. Мне кажется, несправедливостей по этому делу допустили тогда много. Многие говорят, что в стороне осталась довоенная активистка колхозного строительства БДФ, из-за болтливости которой по хутору Красный Восток пошла молва о предстоящем визите Шуткина за продуктами, что позволило, в конце концов, устроить полиции на него засаду. А партизаны и подпольщики вначале обвиняли в измене Лазаря Павловича Огулю, одного из своих доверенных, бригадира колхоза «Пролетарий». «Большевистская Кубань» 3 октября 1943 года писала о том же. Обвиняли голословно, не зная подробностей, но в первые дни после освобождения станицы, когда вершилась скорая расправа над изменниками, как говорят роговские старожилы и его родственники, он был без суда расстрелян в камышах. По некоторым сведениям, те скорые тайные расстрелы совершались тогда у кургана, что был перед мельницей на въезде в станицу.

       Роговскую освободили 12 февраля 1943 года. Не обойти молчанием и еще одну роговскую драму, начавшуюся со второго дня освобождения. Я имею в виду не афишируемую, но тотальную фильтрацию взрослого мужского населения на освобождаемых территориях. Потому что на них руководство страны смотрело косо, раздувая гнев фронтовиков: «Мы проливали кровь, а вы прятались под женскими юбками». И кличка таким была – «кумовья». Я расшифрую её потом, ибо это касается и женской «оккупационной» драмы.

       А фильтровали роговчан в Гречаной Балке, отправляя туда небольшие пешие группы. Одна из них у кургана перед Таранцовой балкой погибла под немецкими бомбами. А в Гречаной Балке сотрудники НКВД бегло разбирались в причинах нахождения под немцами и в поведении в оккупацию. Оттуда молодежь 1924-25 годов рождения направлялась обычно в учебные тыловые части, а более старших мужчин, в домашней одежде, отправляли на передовую под Ново-Николаевскую. Там фронт застопорился на четыре дня, напоровшись без тяжелой артиллерии и танков на фашистские пулеметы. Немалую часть роговчан отправляли туда штрафниками. Роговские женщины и девушки, носившие на передовую боеприпасы и винтовки, хлеб и почту на своих плечах, в постолах по непролазной грязи, а также выжившие солдаты рассказывают, что перед станицей Ново-Николаевской всё было усеяно трупами безжалостно гонимых в лобовые атаки новобранцев. И не все погибшие там числятся в краевой Книге Памяти, на досках роговского мемориала. Из названных мне опрошенными старожилами фамилий погибших солдат, зависли в безвестности Жмур Василий, Дикий Алексей Иванович, Удалыш Александр, Раевский Михаил, Бородавко Николай Михайлович. А ведь и штрафник – до искупления вины кровью. В Волгограде занесли в Книгу Памяти и эти жертвы, указав номера штрафных рот. А чем кубанцы хуже? Тем более непростительно замалчивание их памяти, если они погибли честными.

       Матрена Сергеевна Дикая, носившая винтовки в Ново-Николаевскую, вспоминает, что многие угадывали по пути туда своих погибших станичников. Она угадала убитых Полиенко Ивана, мужа тети Анисьи, и Оберемченко Семёна, сидевшего с винтовкой в руках. Полиенко только перед уходом немцев вернулся в станицу из плена, а его определили за это в штрафники. Тогда не скрывали народу, что это они там и лежат.

       В краевой Книге Памяти Оберемченко Семён Павлович, призванный в армию в 1943 году, числится пропавшим без вести в декабре 1943 года, а Полиенко Иван Яковлевич, призванный в армию в 1941-м, числится пропавшим без вести в июне 1943-го. И Тарас Григорьевич Солод, туберкулезник, мобилизованный на пятый день после освобождения станицы, числится по Книге Памяти пропавшим без вести в марте 43-го. А в районном архиве сохранилось заявление его жены, хлопотавшей 9 августа 1943 года за налоговые льготы, положенные семьям погибших воинов, ибо Пантелей Федорович Онучко, вернувшийся домой по ранению, сообщил ей о гибели мужа 2 марта и передал записную книжку и деньги. Как говорят аналитики: один эпизод – это случай, а если он повторился - это система. Исследователи уже отмечали, что старшие военачальники не гнушались в сводках за бои часть погибших записывать без вести пропавшими, чтобы цифры потерь не выглядели такими страшными. Да и государству была финансовая экономия. А теперь память поневоле наводит параллель с известной директивой КГБ № 108сс 1955 года, по которой родственникам расстрелянных 37-го рекоме