ШЛА ВОЙНА НАРОДНАЯ, СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА…

22 июня 1941 года на нашу страну обрушилось огромное горе – неожиданно началась Великая Отечественная война. Но для многих она не была неожиданной: ещё в мае под видом «больших сборов» началась скрытая мобилизация более 800 тысяч резервистов, и многих из них родные больше не видели. Та война обошлась нам дорого: более 8,6 миллионов погибших красноармейцев, а вместе с партизанами, пограничниками и внутренними войсками – около 11,5 миллионов; около 4,4 миллионов без вести пропавших; 5,5 миллионов попавших в плен, из которых домой вернулось лишь 1.836 тысяч; более 2,5 миллионов инвалидов; около миллиона осужденных военными трибуналами, в т.ч. 376 тысяч – за дезертирство, около 423 тысяч были направлены в штрафные подразделения, 135 тысяч – расстреляны.
На фронтах Великой Отечественной сражалось более 18 тысяч жителей Новоаннинского района, из них погибло  более 6,5 тысяч. Для небольших станиц и хуторов эти потери оказались весьма ощутимыми. Я уже упоминал («Авангард», 13 и 18 июля 2000г.), какую цену заплатили за ту войну мои земляки, жители хутора Красавского. В Красавке, как называли хутор в обиходе, было чуть более 30 дворов, и по подсчётам моего отца, фронт забрал 35 мужчин, из которых 14 погибли. По одному фронтовику были неясности, а теперь Интернет выдаёт фамилии дезертиров и осуждённых, и оказалось, что 7 августа 1942 года он был осуждён военным трибуналом к 10 годам ИТЛ: то ли погиб где-то штрафником, то ли сгинул в каком-то лагере. Слава Богу, с Красавки дезертиров и расстрелянных не было. Погибшие фронтовики-красавчане значатся на памятнике х.Новокиевского.
Я занимаюсь краеведением уже 14 лет, перелистал немало архивных документов и книг Памяти. Должен заметить, что в Волгоградской области эти книги издали толково: каждый район имеет свою Книгу Памяти, которыми обеспечены все библиотеки и местные краеведческие музеи. Правда, в Кемеровской области под сведениями о каждой персоне добавили ссылки на архивные документы. Но в Краснодарском крае эти книги издали без указания дня и последнего места службы погибшего воина, со сведениями нескольких районов в одном томе, с дополнительными списками в других томах, поэтому всех нужных томов нет даже в районных библиотеках.
С 2006 года в Интернете существует специальный поисковый сайт с объединённым банком данных на всех погибших и пропавших без вести воинов Великой Отечественной войны. Это - донесения о боевых потерях полков, дивизий и госпиталей, трофейные карточки на погибших военнопленных, сообщения военных трибуналов и поисковых отрядов.  Интернет-адрес: WWW.OBD-MEMORIAL.RU. Только нужно помнить: стоит ошибиться при запросе всего на одну букву, ответ будет неверным или высветится надпись «Сведений не обнаружено». А известно, как богаты на варианты написания наши фамилии и имена, поэтому при поиске приходится испробовать набор этих вариантов.
Любопытных ждут в Интернете неожиданные открытия по своим землякам. Карточки военнопленных до 1990-х годов были засекречены, и на запросы народа обычно отвечали, что сведений нет. А теперь можно получить ксерокопию самой карточки, на которых указано место и время пленения, концлагеря, а также время и место гибели. Зачастую на карточках - последнее военное фото сгинувшего человека, долго разыскиваемого родными. Когда я нашёл такие сведения на родителей своих знакомых, то у меня от неожиданности мурашки на затылке побежали: ведь знакомые имели обычный военкоматский послевоенный ответ «Пропал без вести».
В конце 1946-го, в 1947 и 48-м годах военкоматы страны составляли списки на не вернувшихся с войны. Уточняли у родных, когда прекратилась переписка, что сообщали сослуживцы, и военкомы по каждому делали вывод: «Считать пропавшим без вести» с такого-то месяца такого-то года. Эти списки отсылались в Москву, в Управление по учёту безвозвратных потерь. А там военные чиновники корректировали списки и нередко проставляли произвольные месяцы и годы, с какого момента следует считать того или иного пропавшим без вести. Эта «липа» попадала зачастую потом и в книги Памяти. Теперь же Интернет исправляет эти ошибки и дополняет имеющиеся ранее сведения.  
Жаль, отец не дожил до Интернета: он занимался краеведческими поисками в 70-80-е годы, а теперь бы узнал и другие фамилии погибших земляков. Ведь раскулачивание тяжёлым катком проехало по Красавке, разбросав часть жителей по местам, «куда Макар телят не гонял», а другие заблаговременно разбежались от мстительных активистов «куда глаза глядели», или, как говорят на Кубани, - «свит за очи». Президенты Горбачёв, Ельцин и Медведев признали, что это было преступление сталинской власти, но, ведь, не Сталин же творил по хуторам и станицам те преступления, а местные активисты, имена которых у нас всё ещё стесняются назвать, хотя они разорили очень много семейных гнёзд.
Жили-были на Красавском большие трудолюбивые семьи братьев Сапко: были членами ТОЗа «Мелиорация», посылали детей учиться на агрономов и других специалистов, но в 1929-м были раскулачены. Один брат с семьёй в марте 30-го был выслан под Архангельск, а семья другого, перед высылкой в конце июля 1930 года на кулацкую районную точку под х.Железкин, успела сбежать. Разбегался тогда народ со всех хуторов и станиц Поволжья, Дона и Кубани, и в документах районных комиссий по ликвидации кулачества против многих фамилий раскулаченных значится: «Сбежали неизвестно куда».
Сапко Николай Григорьевич был призван на войну Кагановичским РВК Краснодарского края, воевал в 661-м стрелковом полку 206-й стрелковой дивизии 3-го Укрфронта, дослужился до лейтенанта и погиб 2 апреля 1945 года. Его двоюродный брат Сапко Иван Иванович был призван Коношским РВК Архангельской области и погиб 12 августа 1942 года на воронежской земле. А Михаил Иванович Сапко учился в Тимирязевской академии, войну закончил капитаном-танкистом, и я помню его приезд в 1963-м году, когда он с председателем Новокиевского колхоза Логвиновым Николаем Петровичем на «Волге» заехал на малую родину и показал рукой на место их разрушенного подворья. Он занимался научной работой в Молдавии. Говорили, старые Сапко умерли в высылке.
Писал я и о четырёх распотрошённых семьях Сукач, двух семьях Ярошенко. Василий Михайлович Сукач был мобилизован Железнодорожным РВК Коми АССР, воевал в 129-й СД и погиб 14 сентября 1943 года. Ярошенко Тихон Сергеевич был мобилизован Коношским РВК и погиб 28 января 1942 года. Логвинов Иван Андреевич, призванный на войну с Ростовской области, сгинул безвестно в июле 41-го.
В районной Книге Памяти есть сведения по Байцер Фёдору Кирилловичу, 1904г.р., пропавшему без вести в апреле 1943 года. А Интернет выдаёт сведения о сгинувшем красавчанине Байцур Фёдоре Михайловиче, 1904г.р. Я помню рассказы отца, что по Маслиёвой балке, на её изгибе перед Казачьей балкой, недалеко от Новокиевки возник в столыпинскую реформу небольшой хуторок Сорокинский, жили там и Байцуры, перебравшиеся в 1920-е годы в х.Махинов.
Харитонов Владимир Петрович вспоминал: «По осеннему чернотропу 1941 года с Красавки взяли на окопы моего отца, Орлова Данилу, Аношко Ивана и Даниленко Ивана. И оттуда отца, Аношко и Даниленко, не отпустив домой, взяли на фронт. В Калининском райвоенкомате служил Колесников, наград имел больше фронтовика, - за выполнение плана мобилизации, а после войны удрал отсюда. Он гнал на фронт даже старых, многодетных мужиков.
В 41-м к нам привезли 10 подвод эвакуированных украинцев и тракторный отряд. Они жили, пока не освободили Полтавскую область. Все их лошади подохли, за исключением Майки. Долго служила в Красавке и их прицепная тракторная будка, оставленная нам на память. В войну у Григоренкова пруда кто-то бросил зенитные снаряды, ребята таскали их, разряжали и делали колокольчики жеребятам.
Орлов Данила попал в плен, после войны вернулся инвалидом. Павел Шаталов тоже попал в плен, а после войны дослуживал в Баку. На х.Гуляевском, по соседству, всю войну прятался в вырытом подкопе дезертир Репешко, отсидел потом 5 лет».
Молодые эвакуированные трактористы быстро породнились с красавскими девчатами, были призваны отсюда на фронт и погибли, оставив после себя на память несколько детей военной поры. Некоторое время председателем красавского колхоза им.Калинина была эвакуированная с Украины Корниенко. После войны моя тётя Анна Тимофеевна переписывалась с семьёй Шипулиных с Одессы, живших в войну у них: в тесноте, в голоде и холоде, но не в обиде.
Один из моих дедов, Хоружий Тимофей Петрович, 1891г.р., красный партизан, тоже был раскулачен, сослан на районную кулацкую точку, потом отпущен, выехал от мстительных активистов в Берёзовский район, на х. Свиридкин, по Гришинской балке, а в 35-м его как хорошего кузнеца красавские колхозники «выкрали». Анна Тимофеевна вспоминает: «В красавской школе военрук занимался строевой подготовкой с призывниками, а я пришла домой и спрашиваю у папы: «А почему с Вами не занимаются?». А он мне ответил: «Доченька, придёт время, и со мной займутся и отправят на фронт».
Военной подготовкой в хуторских школах тогда занимались выздоравливающие после ранений красноармейцы. В 42-м дошла очередь и до Тимофея Петровича, попал в сапёрную часть и погиб 1 апреля 1944 года. Вернувшийся в Тростянку сослуживец рассказал: стояли в сарае у стен, пережидая бомбежку, напротив кто-то закурил, он попросил прикурить, стал переходить к другой стенке, и в это время залетевший осколок бомбы попал ему в голову.
В 1946 году бабушка получила с военкомата извещение, что ефрейтор Хоружий Тимофей Петрович, «в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге», погиб и был похоронен на воинском кладбище г.Сарны. Интернет подтверждает: воевал он кузнецом ковочным в 59-м отдельном дорожно-эксплуатационном батальоне 70-й армии, погиб при налёте вражеской авиации вместе с двумя сослуживцами.
Нынче я живу в кубанской станице Роговской. Рядом – бывший Кагановичский район, где скрывалась семья Сапко. Рядом и Славянский район, где 12 мая 1943 года погиб красавчанин Ермаков Александр Николаевич, младший лейтенант, командир миномётного взвода. Его отец Николай Васильевич долгие годы был директором Красавской начальной школы, и я помню тётю Домну Марковну, часто плачущую по погибшему сыну. Кажется, они были выходцами с х.Калачёвского Филоновской станицы.
В Новокиевской школе и в Новоаннинском музее есть сведения об одном из первых комсомольцев Ленинской волости, Швец Петре Фёдоровиче. Он потом выехал куда-то и погиб. Интернет уточняет: Швецов Пётр Фёдорович, 1906г.р., уроженец х.Ново-Киевского, старший лейтенант, воевал в 37-й СД, убит 3 апреля 1943 года.
Вспоминает Лышенко Владимир Ильич, видимо, последний старожил Красавки, живущий ныне на Кубани, в станице Абинской:
«Как началась война, я помню хорошо. Тогда я пас коней, в субботу пригнал домой, а в воскресенье смотрю, все ходят угрюмые. Не зря говорят, что в горе старики становятся как дети, а дети – как старики. Вот и мои товарищи 12-13-ти лет стали как копчёными, ошпаренными. А мне шёл 14-й год. В Красавке тогда было 32 хаты. Обычно в воскресенье народ веселился, а в то воскресенье тихо было, народ хмурый, никто ничего не говорит. Потом пацаны мне сказали, что началась война с немцами, вон стоит подвода, троим мужикам завтра к 8 утра надо быть в военкомате, через два дня забирают Тарана Якова, Петра Лышенко и Ивана Тимофеевича Хоружего, а во вторник молодые девчата едут учиться на трактористов, так как будут заменять мужчин. Удивительно, тогда ни радио, ни телефона не было, а все сообщения быстро передавались на лошадях. Тетка Ксения Хоруж сдала в военкомат мужа, а по дороге назад родила Сашку. Сама у себя роды принимала.
Пётр Лышенко погиб после нового 42-го года. Я почту возил, а тетка Ксеня попросила у меня лошадь съездить в Полтаво-Звонарёвку, куда прибыл по ранению один солдат. И он сказал, как погиб дядя Петро: его убили свои, татары крымские. Похоронен на станции Джанкой. Он в 40-м зимой вернулся с финской войны.
Михаил Лышенко был бригадиром тракторной бригады. Его на войну вначале не брали, т.к. у них было 6 детей. А потом его взяли в народное ополчение, и он попал в казачий полк в Филоново. Две девочки у них умерли в 43-м. Михаил Андреевич погиб осенью 43-го. Я как раз пас коров. Тогда вдвоём мы пасли домашний скот, один по очереди ходил кормиться по домам. И мне сказали, что пришла похоронка на него, но чтобы я не говорил тёте Кате. На ночь, говорили, нельзя было сообщать такие вести. А её сын Николай пришёл ко мне и попросил помочь прирезать их телёнка, которого в степи загрыз волк. Я дорезал телёнка, а Николай как заплачет, потом перестанет. И опять неожиданно заплачет и перестанет. Я думаю, из-за чего он так плачет? Из-за телёнка или про отца знает? Но так не плачут. Домой вернулся, мать спросила про тетку Катю. Я сказал, что она ничего пока не знает. А утром, ещё лишь заря занималась, мать говорит, что во дворе у тётки Кати рёв идёт, наверно, ей сказали про похоронку. Он погиб в конце сентября…
Я учился хорошо, но в 6-м классе пошла алгебра, а в ней я ничего не понимал, много над ней сидел и стал не успевать учить другие уроки. И переводной экзамен после 6-го класса не осилил. Тогда переводные экзамены были в 4-м классе и в остальных. Матвей Гужва оказался башковитее, выучился на доктора. Так тогда говорили, хотя он был фельдшером. Матвей заезжал летом 43-го к родителям, ночевал, а потом поехал на «Студебекере». В Казачьей балке перед Поповкой машина застряла, они стали ломать ящики из-под снарядов и бросать доски под машину, а снаряды кидали тут же возле машины. Мы тогда с братом Николаем пасли скот рядом, и Николай притащил один снаряд разряжать. Я его ругал, отговаривал, но он разрядил, высыпал порох.
Колюка Иван Алексеевич был слесарем на все руки. В войну ремонтировал танки. До войны ходил с содой, часто пил из-за больного желудка, а с войны вернулся уже без надобности в соде.
Ивко Тимофей погиб среди лета 44-го. Тогда посевная шла без выходных, а летом были выходные. Как тогда самоотверженно трудился народ, - война! Дневные и ночные смены менялись через 10 дней. Бригадир, гуляевский Гончаренко Андрей Константинович, и летом не отпускал домой, чтобы не просыпали на работу. А в обед пришла похоронка на Ивко, и он нас отпустил, предупредив, чтобы мы не гуляли, а сидели по соседству с Ивко на завалинке. Может, потребуется какая помощь или врача придётся вызывать с Киевки, когда ей скажут про похоронку. И мы сидели до 11 вечера на завалинке.
Тогда в Красавке работали от МТС дизель гусеничный и колёсные с шипами СТЗ. На тракторы полагалось по два тракториста. Я в 44-м с курсов трактористов вернулся, меня поставили вторым к Наташе Шаталовой. Она скоро должна была родить от Кучмана, эвакуированного тракториста, и бригадир попросил меня работать в ночь. Тогда декретный отпуск был в месяц, и ей дитё возили кормить к трактору, когда мы работали возле Красавки».
По Книге Памяти, Лышенко Пётр Андреевич, сержант 831-го горно-стрелкового полка, погиб 8 января 1942 года, место гибели, Крым, Акманай; кавалерист Лышенко Михаил Андреевич погиб 22 сентября 1943 года; сержант Гужва Матвей Матвеевич, 1924г.р., погиб 7 марта 1944 года в Тверской области. Интернет уточняет, что Михаил Андреевич, воевавший в 182-м артполку, умер от ран 21 сентября в ХППГ 5243.
Перед выселением в августе 41-го немецкого населения Нейгеймовского сельсовета (колхоз «Ротэ Фанэ» - «Красное Знамя») для ухода за скотом и птицей мобилизовали окрестную молодёжь. За железной дорогой была «малая колонка» - Энгельфельд. Ныне это – земли посёлка Новосельский.
Моя мать, Марфа Пахомовна, вспоминала: «В августе 41-го я работала на культиваторе, а конный вестовой прискакал и сказал, что меня вызывают в контору колхоза. Там приказали взять с собой смену одежды и продукты на неделю, и председатель колхоза отвёз меня в «Ротэ Фан». Поселили с Галиной Луценко к одним немцам, мы боимся спать, чтобы они нас не зарезали. А они всю ночь бегали туда-сюда, готовились к выселению и косились на нас. Спросили, добровольно ли мы сюда приехали, и успокоились, что нас послали по разнарядке.
Утром мы ушли на работы, а всех немцев рано вывезли, нагнав много подвод с разных колхозов. После них много добра осталось: и машинки швейные, и вещей много хороших, т.к. немцев торопили вывезти и не всё разрешали взять с собой. Мы с Галиной взяли на память лишь рамочки для фотографий, красивые, с ракушками, и то боялись и спрятали их на свинарнике, где мы проработали с ней до декабря. Вначале присланные на работу отъедались на масле, мёде и других продуктах, оставленных немцами, а потом начали так готовить, что мы и не ходили в столовую, а варили себе что-нибудь сами на свинарнике. Свиней было очень много, и приходилось много варить, возить воду с пруда, чистить вручную навоз. Вначале народа на свинарнике было много, но все быстро куда-то убегали, а мы с Галиной так и работали, работали, не покладая рук. Ботинки у меня порвались, и ноги потрескались до крови.
Так мне и не дали доучиться на тракториста. В первой группе с Красавки была я, Настя Елисеева и Мария Тимофеевна Хоруж. Учил нас Баскараев Иван, с Поповки. Во второй группе были Вера Таран, Аня Хоруж и ещё много девчат, т.к. мужчин и ребят быстро забирали на фронт. Наташа Шаталова выучилась ещё в 40-м году. Она дружила с трактористом Безбородой Гришей, а его взяли на войну, и он погиб. Анна Ивановна Хоруж дружила с Романенко Иваном, с Новокиевки, а он погиб в самом начале войны. Аня, после того как обгорела, работала в сельсовете, получила на него похоронку и наплакалась».
Приходилось читать в «Авангарде», что поздней осенью 42-го под Филоново и Киквидзе создавали иллюзию строительства оборонительных рубежей, чтобы сбить с толку немецкую разведку. Мол, в это время готовили немцам под Сталинградом «котёл», а здесь их отвлекали. Нет, копали здесь тогда серьёзно. Никто ведь не мог заранее определить, чем дело под Сталинградом обернётся, поэтому подстраховывались на пути возможного движения немцев на Саратов. Ведь были уже до этого весьма печальные поражения под Харьковом в мае 42-го, когда наше наступление с треском провалилось, с большими потерями и отступлением к Волге и Кавказу. Поэтому, за отказ от выполнения фронтовых работ и за побеги с них судили трибуналом.
ГКО объявил мобилизацию населения на строительство оборонительных обводов у Сталинграда с 19 октября 1941 года. Средний рубеж строился в междуречье Волги и Дона. Рубеж разбивался на секторы, секторы – на участки, и к каждому участку прикрепляли районы. Осень 41-го отмечали дождливой и холодной, зима - ранняя. В январе 42-го рубежи первой очереди построили, но весенний паводок многое испортил. В июне 42-го начали строить рубежи 2-й очереди – внешний обвод в 1200 километров.
Павел Матвеевич Шаталов был последним ходячим фронтовиком, которому поручили зажечь в Новокиевке в июне 2000 года огонь у памятника погибшим, когда там собралось много народа на встрече выпускников по случаю 100-летия хутора и 70-летия колхоза. В беседе со мной он вспоминал:
«С конца ноября 41-го по январь 42-го молодёжь военкомат ставил на воинский учёт и направлял на рытьё окопов под Сидоры. Копали кирками, в сильный мороз, углубляясь за день по двухметровой длине всего на ладонь. Квартировали в Сидорах, а на Липовку балка, за горкой перевал, там и рыли зигзагом по рельефу противотанковый ров: сверху шириной 6 метров, глубиной 3 и шириной внизу 3 метра. Людей размещали на квартиры посельсоветно. С Красавки было четверо: я, Ивко Володя, Колюка Володя и Белый Иван Порфирович. Домой отпускали дней через 20.
Потом копали под Преображенкой. Собрали группу допризывников, меня назначили командиром, мы рубили лес за Бузулуком и оплетали огневые точки в песке. Рубили колья высотой 1,7 метра и плели ходы сообщений. Сооружали противотанковый ров, огневые точки, ходы. Работали до ноября 1942 года. Мыши бегали по проволоке, забирались в подвешенные сумки с продуктами. С Красавки и Гуляевки нас было человек 30, а всего – многие сотни. Копали от Ширяевки до Киквидзе, с юга на восток вдоль Бузулука перед речкой, и везде копошились люди. Ниже Ширяевки были неудобья – ямы, кустарники, - и там ничего не сооружали. Как кончались продукты, нам от колхоза выписывали опять. Мороз был сильный. Я обморозил ноги, и меня отпустили домой. Вскоре, с половины ноября, и остальных постепенно отпустили.
9 января 43-го меня призвали в армию. Привезли в Бутурлиновку под Кузнецк, за Пензу. Потом, в Новохопёрске, готовили лыжную роту, учили ходить на лыжах: снега нет, и нас учили по льду. А в конце октября - в ноябре отправили на фронт под Калинин. Попал в батарею 45-мм противотанковых пушек, потом воевал на 76-мм пушках. За Великими Луками меня контузило, отправили в Калинин. Я с частью переписывался, и когда в феврале 44-го дивизия пришла на отдых в Калинин, меня в санбате нашёл командир орудия. Воевал потом на 2-м Белорусском фронте: бои за Киев, Луцк, освобождал Житомир, Ковель. Перед Брестом меня ранило под правую лопатку, отправили на станцию Владава, потом в Одессу. В 45-м в Коростене формировали маршевую роту на Японию, но я попал под Баку, охранял аэродром Забрат-2. В 46-м задержал там диверсанта, дали месяц отпуска без дороги. Приехал домой в августе, потом ещё год дослуживал и по Указу о демобилизации специалистов сельского хозяйства как тракторист вернулся домой в сентябре 47-го. Недавно мне вручили медаль «За отвагу».
Летом 42-го у Сальска человек пять красавских попали в плен. Григорий Терещенко после войны отрабатывал за плен на шахтах, там повторно женился, заболел от угля и попал в Геленджик, бросив здесь жену с четырьмя детьми. В Красавке в 47-м был суд над Репешко. Он был обросший, всю войну просидел в Гуляевке в подполье. Народ всё удивлялся: проснутся, а у них копны сена уже стоят. Он сидел там 4 года и вылез в 46-м».
Евдокия Васильевна Шаталова вспоминала в ноябре 2003 года: «Летом 42-го девчат и женщин послали на окопы за Дон и под Иловлю. В июне 42-го жара, а мы копали под Клетской, у села Новогригорьевка, за леском в сторону Ростова на ровном месте кирками противотанковый ров. Катя Луценко палец на ноге завязала, и её сноха в конторе отстояла, а у меня тут мать сильно болела – тиф головной. От сельсовета нас было человек 15, брали с 16 лет: Дуня Шенгур, Нина Шенгур (Радченко), Нюра Ивко. На бричках нас довезли до Панфилово, дальше до станции Лог вещи ехали, а мы то пешком, то ехали. За Иловлей мост, направо по асфальту до Дона, на пароме с бричками. Когда шли от Лога вдоль полей с подсолнухом, некоторые убегали.
Там спали во дворе под большущим деревом, а бои уже шли, гул, в лесочке стояла воинская часть, самолёты летали. Там, то ужи, то гадюки ползали. Бои подошли поближе, нас забрали обратно, перебирались через Дон кто на пароме, кто на лодке. Вместо нас поставили воинскую часть, и ров они копали трактором. А на этой стороне Дона, у села Песчанка, мы рыли огневые точки в песке. Рядом у берега Дона под брезентом зенитки. Пить воду с Дона не разрешали: выше шли бои, в воде была кровь. Здесь копать лопатами было легче. Плели ивняковые щиты, обставляли ими узкие огневые точки. В этих щитах делали окошечки для стрельбы. Делали накаты, рыли блиндажи (3 на 1,5 метра), всё это маскировали. Здесь были с месяц. Народа много, была кухня, но кормили плохо, мясо червивое. С Красавки были я, Евгения и Мария Колюка, Вера Кучеренко (Бондарь), Настя Елисеева (Олейникова), но мы были в разных местах.
Я тоже убегала. Работать было тяжело, договорилась с махиновскими, и вчетвером рано утром ушли по асфальту домой. Прошли километра 2, не дошли и до Лога, а утром перекличка, кинулись за нами, и под конвоем милиция вернула нас назад. Стыдно было. А в августе вернулись домой, уже паслён был. Шли пешком, лошадь и бричка свои с колхоза были, но мы туда сложили лишь сумки. Дошли до Михайловки, а нас ругают: два элеватора дымят от бомбёжки, зерно горит, нас подгоняют. Уже под вечер, пасмурно, печально, а мы уставшие, добрались пешком до Липовки, - уже на своей земле. В Поповке местные отошли, и мы уже сели на телегу, свесили ноги и рады, что уже дома. Ночь шли без остановок.
А в сентябре 42-го нас послали на окопы под Киквидзе. Шли пешком по грейдеру: я, Павел, Колюка Евгения и Мария, Иван Порфирьевич Белый. На квартире стояли в длинном, вдоль Бузулука, хуторе Дон-Якуши. Спали на полу покотом, а мыши бегали между нами. А в Ширяевку я ходила за мёдом. Там донимали мыши и чесотка на руках. И меня отправили домой.
Эвакуированные украинские трактористы – Исенко, Иван Мандрык (самый молодой, хотел дружить с Нюсей Хоруж), Пётр Кривобок, Кучман Николай. Бригадиром был Шабай, а потом – Кожедуб. Артём Тараненко был пастухом, коров сто в стаде, доили руками, а он пешком, один, как только управлялся бегать заворачивать стадо? Ведь инвалид был, тяжело было быстро ходить».
Об августовской обстановке 42-го в районе Иловли есть воспоминания Прохватилова В.Т., секретаря Сталинградского обкома: «Поступило сообщение, что Фролово совершенно разрушено авиацией, а районное руководство сбежало, бросив на произвол судьбы город и материальные ценности. Немецкие лётчики бесчинствовали в небе…».
По Интернету, в х.Новокиевском и х.Полтавском в конце ноября - в декабре 1942 года размещался эвакоприёмник №229. Видать, раненых размещали и по окрестным хуторам, т.к. умершие от ран за этим эвакоприёмником значатся также и в х.Дробязки. С Полтавского привезла поздней осенью 1942 года к себе домой, в Красавку, тяжело раненного мужа Вера Порфирьевна Тараненко. Это был мой дядя, которого сельсовет записал по фамилии Таранов. Он закончил в 43-м в Саратове танковое училище, получил танк и в августе отправился на фронт. Более от него вестей не было: то ли по дороге эшелон попал под бомбёжку, то ли танки с ходу бросили в смертельный бой. Мой отец вернулся с фронта в 46-м, и бабушка предложила ему жениться на Вере, чтобы внук Анатолий не рос сиротой, но отец резонно заметил: «А если Яков отыщется?».
В войну здесь была распространена корь и туляремия, писать о которой долгие годы не решались. А от неё умерло тогда народа немало, в том числе и мой дед Артём Иванович. Народу запомнилось то обилие мышей, разносивших туляремию: мастерили  ловушки – вертушка с приманкой (кусочек сала) над ведром с водой.
Аношко (Срибный) Николай Иванович вспоминал: «Девчат с Красавки посылали рыть окопы под Киквидзе, на х.Ширяевский. Анна Ивановна Хоружая работала на СТЗ. Для запуска в цилиндры заливали гильзой бензин. И у неё тот бензин вспыхнул в гильзе, а она разлила его на себя. Одежда была промасленной и загорелась сильно. Надо бы на земле сбить огонь, а она побежала. Пока её другие трактористы догнали и потушили, очень сильно обгорела. Год лежала в сыворотке от молока, а потом тело долго гнило. Я пришёл с фронта и её сватал, но Анна отказала: «Ты бросишь меня, как только увидишь моё тело. Оно от ожогов страшное».
В сентябре 42-го за Красавкой, в сторону Поповки, садился самолёт. Лётчики спрашивали направление на Панфилово, а взрослые нас от самолёта погнали, сказали, что звёзды на крыльях прибиты, а под ними кресты немецкие. Как-то раз наши пастухи пришли в клуб, а чтобы не попало, что они коров бросили, прятались в зарослях колючих роз у хаты Хоружий Тимофея Петровича. А Орлова Катя гонялась за ними по колючкам, переполошила всех, что там прячутся немецкие диверсанты. Пришлось пастухам сознаваться. Последнее письмо от моего приёмного отца было: «Гром гремит, пчёлы летают…». Вроде бы у Туапсе, а до этого был в Севастополе».
В статье 2000 года ошибочно был пропущен Хоружий Иван Тимофеевич. Тоже раскулаченный, сосланный под х.Железкин с матерью, женой, сыном и пятью сёстрами. Погиб в Крыму 5 марта 1942 года. Его похоронка хранится в музее Новокиевской школы. А Иван Егорович Аношко, по Книге Памяти, пропал без вести в мае 42-го.
Центром Калининского района был посёлок Панфилово. Панкул Александр Семёнович вспоминал: «Наш народ посылали в 42-м на оборонительные работы у Иловли, с бричками, лошадьми. Но там работали недолго, а в сентябре, по холоду, девчата строили оборону у Киквидзе. Осенью в х.Америка в школе был эвакогоспиталь. Бригадир говорил нам, что до вечера возить зерно от комбайнов, а потом – раненых с поезда. Поезда ходили уже ночью, так как днём их бомбила немецкая авиация. Панфиловскую школу разбомбили перед новым годом. Третий раз бомбили железную дорогу, и у переезда в центре Панфилово долго была большая яма от бомбы».
Колпаков Иван Степанович, уроженец х.Страховского, что на Кармане, рассказывал мне в январе 2001 года: «В войну я закончил 8 классов. Взяли на окопы под Иловлю. Километров 4-5 ходили, окапывали берег. А в 42-м слобода Сидоры – копали оборонительные сооружения, 25-й год рождения и другие. На горе у Сидор – траншеи, пулемётные гнезда. И казаки там обучались, лозу рубили. 12 человек замёрзло ребят 1925 года рождения под скирдой, в затишек ушли, а утром их трупы привезли в сельсовет. Мы сбежали в хутор Липов, ночевали у председателя сельсовета, а Попов Михаил, наш хуторской, взял фондовских лошадей, своих худых бросил в Липовке и повёз нас домой. Этих лошадей откармливали, не разрешали работать на них, держали для фронта. Приехали на разъезд Страхово, переночевали, доехали до Селекции, там наши казаки обучались. Погостили, и домой в хутор Страховский. А через несколько дней Попова Михаила Леонидовича забрали в тюрьму. Погиб он потом.
Нас предупредили, что если не поедете на курсы трактористов, - отправят на Дон на окопы. Курсы трактористов – три месяца, с февраля-марта 42-го, в Новокиевской МТС. Учил Завалий Андрей Андреевич. На СТЗ в 42-м я проработал до лета. В зиму нас забрали на оборонительные работы под Киквидзе. Рыли противотанковые рвы зигзагами до Дон-Якушей, в том числе и Паша Рузаева. Её судили, дали 10 лет, что сбежала с окопов. Ей было лет 40, она вернулась после войны. На окопы брали с 16 лет подростков и женщин, а мужиков не было. Противотанковые рвы копали по 5-6 километров длиной. Кое-где его видно под Преображенкой и сейчас. Норма была – 5-6 кубов в день на человека. Я разбивал с инженером траншеи: 80 сантиметров шириной и длиной по 6-7 километров.
В Ширяевке собрали 1925-й год, дали приписное свидетельство, и мы копали пулемётные гнёзда. Мыши осенью переплывали Бузулук, аж воды не было видно. Многие той зимой переболели туляремией: температура до 41 градусов, а после человек учится ходить заново. Мыши кусали и нас на полу, когда спали. Ловили мышей почти по ведру вертушками. Я тоже заболел мышиной болезнью, дома с месяц провалялся, а потом военкомат вызвал на х.Ивановский. Старший лейтенант Деркач обучал, гонял по снегу недели две, потом неделю дома, и 1 января 1943 года меня призвали в армию.
Третьего января с Панфилово 70 человек погрузили в телячий вагон, и до Новоаннинки. Там мы сами взяли нары и буржуйку с другого эшелона, а в Бударино – щиты снегозащиты печку топить. Не дали в дорогу даже сухого пайка, и кормились мы, что матери с дома в мешках дали. Мне мать сухарей насушила. Повезли в Пензу. Там ходили питаться в Пензу-1 за 12-15 километров, были 4 дня. Пришли как-то, а у вагона свёрток, - пацан новорождённый, звать Валентином. Кто-то подбросил. Сдали в Пензу-1. Потом нас разместили в лагеря под Кузнецком, в Бутурлиновке. Со Страховского были я, Кувшинов Михаил Иванович и эвакуированный Темченко Иван Данилович.
Там 8-9-10-й классы отобрали, переобмундировали и увезли в 1-е Куйбышевское офицерское училище. Апрель-май-июнь, и на фронт. Я учился в роте 82-мм миномётов: плита 23кг, ствол 19кг, двунога 18 кг, таскали три человека.  Пол-училища попало в Мценск, под Орёл, который только освободили. Пошли с фляжками за водой к речке Зуш, притоку Оки, а вверху бой, трупы немцев и русских плывут по воде. Назад пошли, двое подорвались на минном поле. Нами пополнили 308-ю дивизию. Она считалась сибирской, воевала под Сталинградом, где из 12 тысяч осталось 3 тысячи.
В Рогачёве, Гомельской области, у реки Друть мы простояли всю зиму 43-44 года. Там меня трепала малярия, контузило от взрыва тяжёлого снаряда, три дня лежал без сознания, заикался, 3 месяца отлёживался в медсанбате. Потом наступление на Бобруйск. На мосту через Березину у Бобруйска пробка, генерал приказал спихнуть машину в речку, а сержанта-артиллериста расстрелять. А когда те артиллеристы пошли дальше, кто-то из орудия расстрелял того генерала. Жаль лишь его водителя-солдата.
Войну закончил командиром взвода 57-мм противотанковых пушек под Кёнигсбергом, был три раза ранен. 8 февраля 45-го меня ранило 12-ю осколками мины, последний недавно сам вышел. В Инстербурге лежал в гипсе из-за раздробленного локтя, там и Черняховский умер без сознания. За войну мне пришлось видеть три суда с трибунальскими расстрелами: баптиста судили, что не брал в руки оружие; дезертира и самострела, а третьего, из-за национальной вражды».
Та война аукается нам и поныне: кому-то болью за погибших, а многим ветеранам не дают теперь покоя хронические болячки, заработанные в окопах и от тяжёлого труда. Государство, вводя льготы для тружеников тыла, весьма округлённо определило рубеж 1930-м годом… Продолжение »