Порт-Артур

 В журнале «Посев» (№4, 2007 г.) опубликована статья Алексея Иваницкого «Я служил в Порт-Артуре», — о безобразиях, случившихся с памятными местами русско-японской войны 1904–1905 годов. А у меня собрался по Порт-Артуру материал, удивительным образом дополняющий статью Иваницкого. Правильнее сказать, — хронологически предваряющий его статью. Предлагаю её вниманию читателей «Посева».

Абдашев

Журнал «Родная Кубань» (№ 3, 1998 г.) опубликовал главу «Порт-Артур», с дорожными впечатлениями из книги «Моление о чаше» Юрия Абдашева, харбинского эмигранта-подростка, побывавшего в этом городе за 8 лет до Второй мировой войны, служившего потом адъютантом командующего артиллерией Кубанского военного округа генерал-лейтенанта Шереметова.

Абдашев писал, что Музей Порт-Артурской обороны был главной достопримечательностью города. Одноэтажное, вполне капитальное здание, с лепниной, располагалось на пересечении двух улиц, с парадным входом на углу. Тут было много иностранных туристов, обвешанных фотоаппаратами и биноклями. У подъезда красовалась бронзовая доска с названием музея на трех языках — японском, русском и английском. Уже с порога музей встречал двумя превосходными портретами бывших противников, прославленных адмиралов Макарова и Того, азиатского Нельсона, как его окрестили на Западе. Портреты были одного размера, их тяжелые багетовые рамы украшали традиционные на Юго-Востоке живые гирлянды цветов. Под каждым портретом —медная табличка и ваза со свежими цветами.

В правом зале висели портреты русских и японских генералов — участников боев за крепость. Все они были единого формата и располагались в один общий ряд. Явное преимущество отдавалось только генералу Кондратенко. Его портрет занимал особо почетное место и был написан так искусно и живо, что, казалось, можно разглядеть крученые золотые нити на генеральских погонах. Создавалось впечатление, будто музей был основан и содержался русскими. Но он с самого начала принадлежал японцам. Их рыцарское отношение к мужеству вчерашних противников было просто поразительным. Тут же за стеклом витрины висел полевой мундир Кондратенко, его сабля в простых потертых ножнах и даже личные вещи. Рядом висели образцы обмундирования и экипировки солдат некогда враждебных сторон.

В следующем зале свисали наклонно со стен обожженные, пробитые осколками и выцветшие знамена с обтрепанными краями, а в стеклянных лакированных шкафах были выставлены боевые ордена, медали и прочие реликвии. Среди многих тонн железного лома, состоящего из рогатых морских мин, всякого рода стрелкового и артиллерийского оружия и прочих атрибутов военного музея, особо выделялся громадный бетонобойный снаряд и почерневшая от запекшейся крови некогда белая гимнастерка русского солдата. Поблизости висела окровавленная покоробившаяся куртка японского пехотинца и пробитая пулей ряса православного священника.

Дорога ко второму бастиону, — форту Кондратенко, — вилась серпантином по склонам сопок. На плоской вершине живописной скалы располагалась небольшая смотровая площадка, центр которой был огорожен провисающей корабельной цепью, закрепленной на гранитных тумбах. Специальная табличка извещала, что на этом месте от осколка японского снаряда 2-го декабря 1904 года пал смертью храбрых начальник сухопутной обороны крепости генерал-лейтенант Роман Кондратенко. Сохранились траншеи и мощные стены подземных галерей. Эта система обороны создавалась после 1898 года талантливым военным инженером полковником Величко. Поэтому русские потеряли здесь 27 тысяч человек, а японцы — 112 тысяч.

По дороге на Орлиное гнездо были врытые наполовину в землю фортификационные сооружения с железобетонными стенами толщиной не менее полутора метров. Местами они были проломлены снарядами осадных орудий большой мощности, скорее всего, 11-дюймовых гаубиц, бывших на вооружении японской армии. По полутемным подземным казематам бродили группы притихших иностранных туристов с подавленным видом. Вершину Орлиное гнездо венчал колоссальных размеров памятник из темного бетона в виде артиллерийского снаряда с гильзой. Его тоже окружали толстые цепи, а табличка поясняла, что здесь держали оборону защитники третьего редута (или форта).

С площадки Орлиного гнезда открывался потрясающий вид на бухту, бастионы Белого волка —ближайшего редута, на полуостров Тигровый хвост и знаменитый Электрический утёс, где располагалась главная крепостная артиллерия, прикрывавшая базу со стороны открытого моря.

Русское военное кладбище Абдашева поразило тем, что даже у себя на родине он ни разу не встречал отеческих погостов, даже мемориальных, которые содержались бы в таком идеальном порядке. И это через столько лет после окончания войны. Здесь лежали все, кто погиб при обороне Порт-Артура: многие тысячи солдат и офицеров покоились в братских могилах под дерном зелёных курганов с высокими гранитными или мраморными крестами. И всюду таблички с поименным перечислением всех, кто нашел упокоение под этим холмом.

Центральная аллея, выстланная укатанным красным песком, выводила к часовне с позолоченным православным крестом. На задней и боковых стенах часовни, в неглубоких нишах, были мозаичные панно, выполненные с большим мастерством и изображавшие батальные сцены. Запоминались глаза смертельно раненого солдата, в последнем порыве протянувшего руку к парящей над полем боя фигуре Христа-Спасителя. Над входом в часовню, которую можно было бы скорее назвать памятником, по арочному своду выпуклыми золотыми буквами, стилизованными под славянскую кириллицу, вилась надпись: «Русским героям от японских самураев».

Всё здесь было отмечено печатью какого-то внутреннего благородства по отношению к поверженному противнику. Эта широта души чувствовалась не только в ухоженности могил и подновляемых надписях, она просто витала в воздухе. Это был не показной жест, а внутренняя, естественная потребность. Рассказывают, что могилы русских пленных, в свое время умерших в Японии от ран, до сего дня содержатся там в таком же безупречном виде, как и 90 лет тому назад, а местные жители постоянно приносят к ним свежие цветы.

И как тут было не вспомнить недобрым словом наших соотечественников, разворовавших каменные надгробья с японских кладбищ на острове Кунашир и пустивших их в дело как строительный материал для возведения фундаментов и мощения дорог. А многие захоронения погибших в сталинских лагерях японских военнопленных и до сей поры разыскать не могут, как ни просят об этом их родственники, столько лет славшие нам посылки с гуманитарной помощью и с бесплатным оборудованием для детских больниц.

А в Порт-Артуре вдоль кладбищенских дорожек были высажены пестрые маргаритки. Отделенные от аллеи шпалерами аккуратно подстриженных кустиков барбариса тянулись строгими рядами одиночные могилы российского воинства, по преимуществу офицеров. Одинаковые полированные плиты надгробий и кресты с высеченными на них именами и воинскими званиями были отлиты из бетона, перемешанного с черной гранитной крошкой. Могил было так много, что не охватить взглядом. Не было только захоронений тех пяти с лишним тысяч моряков, что погибли в морских сражениях. На крепчайшем бетоне гладкой могильной плиты какого-то прапорщика чем-то острым было выцарапано всего пять слов, полустертых непогодой и временем: «Любимый, я дошла до тебя»...

Мягков

В эмигрантском журнале «Кавказский казак» (№ 145, 1939 г.), издававшемся в Белграде Кубанской Канцелярией, есть статья кубанского казака Мягкова «Платовцы за океаном», — о турне сборного Донского казачьего хора Кострюкова по Африке, Азии и Америке. Часть той статьи касается посещения хором в ноябре 1938 года Порт-Артура и находящегося там русского кладбища:

«Вот Русские могилы славных защитников Порт-Артура, вот они высоты, обильно политые Русской кровью! На главном кладбище собраны и похоронены в братских могилах десятки тысяч русских солдат, казаков и офицеров. Имеется маленькая часовня освященная во имя Св. Равноапостольного Кн. Владимира, при ней небольшая комнатка для присматривающего за могилками иеромонаха. Над входом в часовню мозаичный образ Богоматери и надпись—“Покой, Господи, души усопших рабов твоих”.

В стороне величественный памятник, построенный Японским Правительством в 1907 г. с надписью по-русски “Здесь покоятся бренные останки доблестных русских воинов, павших при защите ими крепости Порт-Артур”. Вообще нужно правду сказать, японцы много положили труда и забот, чтобы сохранить русские могилы от упадка и от китайского грабежа, китайцы воровали кресты, чугунные плиты, кирпичи, — за это воровство расстрелы мало помогали. К сожалению, мы не застали дома отца иеромонаха. Строем вошли в кладбище и стали у главного памятника, построенного Русским Императорским Правительством в 1912 г. из гранита и белого мрамора с надписью “Вечная память доблестным защитникам Порт-Артура 1904–1905 гг.”. “На молитву шапки долой” — подал команду наш дирижер Николай Федорович Кострюков и трогательные, молитвенные звуки “Вечной памяти” полились по пустынному кладбищу. На глазах у нас слезы. Расписались в книге посетителей, осмотрели кладбище и с грустью покинули родные могилы. На обратном пути посетили японское военное кладбище и здесь пели тоже “Вечная память”».

Колегаев

А у меня года 3–4 лежат, всё пополняемые, записи бесед с жителем станицы Роговской, майором в отставке Колегаевым Семёном Ивановичем, фронтовиком, закончившим войну в Порт-Артуре. Ему пришлось пережить и кубанский голод 1932–1933 года, и горькое лейтенантское начало в 1941-м в составе 501 стрелкового полка 162-й СД (стрелковой дивизии), окружение и плен на Смоленщине. Когда в лагере военнопленных у Гродно от 14 тысяч к весне 1942-го в живых осталось человек 400, — вынужденная учёба в абверовской школе Сулеёвек под Варшавой. Потом продолжение битвы с немцами на «Голубой линии», участие в операции «Багратион», командир 174-го СП написал статью о его боевых отличиях в газете 20-й СД. В конце декабря 1944 года при дневной атаке штрафников в Восточной Пруссии под Грюнвальдом, у деревни Юценен, без артогня, дабы не демаскировать позиции пушек, он, командир минометной роты, поддерживая штрафников минометным огнем, при переводе НП вслед за наступающими, получил тяжелое ранение крупным осколком бризантной гранаты. После большой кровопотери из-за разрыва селезёнки, плевры и диафрагмы, чудом остался жив, вытащенный ночью от немецких траншей штрафниками, не сумевшими закрепиться на взятых у немцев позициях. Далее — война с Японией в составе 119 стрелкового Выборгского Краснознаменного полка 358-й Ленинградской Хинганской Краснознаменной ордена Суворова дивизии, после чего ему присвоили капитана, и недолгая — из-за запоздалого смершевского ареста осенью 1946 года —послевоенная служба на Ляодунском полуострове в составе 39-й армии Людникова. И 10 лет Колымы «за измену Родине», с лишением трех боевых орденов и двух медалей, с занесением в апреле 1956 года в Книгу Почета касситеритового рудника «Галимый» ОмГПУ Дальстроя «За достигнутые высокие показатели в социалистическом соревновании».

Солагерниками Семёна Ивановича по Колыме были: академик Меркулов, страдавший от глумлений уголовников, двоюродный брат известного «грозного» министра госбезопасности; поэт Борис Агатов, автор известной песни «Темная ночь», часто исполняемой, но так ни разу никем из певцов и не упомянутый, что погиб он после жестоких побоев ВОХРы за демонстративный «побег» от безысходности; известный довоенный донбасский поэт Михаил Голодный, стихи которого публиковались в годы войны в центральных газетах; известный когда-то своим мастерством армянский профессор-хирург Аванесян и многие-многие другие. Реабилитировали Семёна Ивановича в 1965 году, его жизненные повествования и стихи, —драматичные и правдивые, — требуют отдельной большой публикации. Сейчас же я приведу лишь его воспоминания о памятных русских местах Порт-Артура, впечатляюще укладывающиеся хронологически между приведенными выше статьями.

В Порт-Артур Семён Иванович впервые попал с г. Дайрена на сборы командиров рот 39-й армии: лекции, показ техники, стрельбы из личного оружия и минометов, в том числе различных систем «Катюш». В конце сборов им организовали поездку по историческим местам русско-японской войны 1904–1905 годов, экскурсоводом был симпатичный, эрудированный майор из политотдела армии. Не лишенный чувства юмора, майор, объясняя политическую обстановку, говорил, что англичане «лепездят» перед американцами. Офицеров больше всего поразило, как бережно сохранили японцы всё, что напоминало былые сражения: везде были пояснительные надписи, к историческим местам вели ухоженные дорожки, и никакого намека на унижение русских, проигравших ту войну. Наоборот, подчеркивалась хвала русскому оружию и русским воинам: «Здесь доблестно сражались русские солдаты, отбивая атаки японской армии...», «Здесь, не щадя себя, русские солдаты стояли насмерть до последнего солдата...» и т.п. Это выглядело резким диссонансом с нашим отношением к только что поверженной Германии и Японии.

Город Порт-Артур кольцом опоясывает круглую бухту, весьма удобную для базирования кораблей. При отливах чуть ли не половина бухты оголялась, и китайцы собирали тогда по мелководьям водоросли и всякую морскую живность. Позже, в период службы в городе, и Семёну Ивановичу приходилось перебираться в отлив с южной части города не вкруговую, а, для экономии времени, сняв сапоги, вброд по мелководью бухты наискосок, где к югу от города строился тогда УР. С Жёлтым морем бухту соединяет узкий проход. В море, недалеко от входа в бухту, метрах в 300 от берега виднелся памятный плавающий маячок на месте гибели 31 марта 1904 года подорвавшегося на мине флагманского корабля — броненосца «Петропавловск» с адмиралом Макаровым и известным художником-баталистом Верещагиным.

С северо-восточной части вход в бухту защищали пушки Электрического утёса, круто возвышающегося над морем почти 200-метровой отвесной стеной. Пушек было 3–4, калибра 350–400 миллиметров. С арсенала в скале снаряды подавались на боевые позиции по подвесным рельсам. Японцы оставили даже один снаряд висящим на рельсе. Своё название утёс получил после установки русскими моряками там мощного, диаметром в полметра, прожектора, освещающего подступы к входу в бухту. В 1946-м этот прожектор стоял на своём месте. За Электрическим утёсом — Золотая гора, полого спускающаяся к бухте. На этой горе японцы оставили дальнобойные русские орудия, огромного калибра, но с примитивной шестерёнчатой системой ручного наведения. В 1946-м шестерёнки ещё крутились.

Музей располагался в северо-восточной части города. В нём были представлены образцы русского и японского оружия, военной формы, боеприпасы, санитарные повозки и прочее, с пояснительными табличками. Наших офицеров удивило большое, нарисованное во всю стену панно, встречавшее посетителей на лестнице, над портретами адмиралов Макарова и Того: огромный русский солдат в белой гимнастёрке, белой бескозырке с красным околышем, держащий в руках винтовку с наколотыми на штык несколькими японскими солдатами. Сюжет — явно из того ещё российского пропагандистского арсенала, но по-японски и по-английски внизу картины было написано примерно следующее: «Смотрите, какие они сильные, смотрите, какие они смелые... Но мы их победили!».

На северо-запад, почти в центре города, в километре от бухты располагалась пологая Перепелиная гора, на скате которой был дворец — штаб российского наместника царя Алексеева. А на вершине горы японцы установили весьма оригинальный каменный памятник в честь победы над русскими, в виде артиллерийского снаряда высотой 53 метра. Ведь победу там во многом и предопределило превосходство японской артиллерии над российской. Внутри «снаряда» — винтовая лестница, несколько окон, закруглённых поверху, высотой с метр, шириной сантиметров 40, и круговая смотровая площадка наверху, с прекрасной панорамой. Этот памятник посетило очень много русских, оставляя на стенах свои подписи. Семён Иванович тоже выцарапал на верхотуре свою фамилию. Видать, Абдашев по малолетству перепутал название горы с этим памятником, указав Орлиное Гнездо.

К юго-западу от бухты, километрах в двух за городом, находилось русское военное кладбище. Сразу у входа, в северной части, стояла часовня с иконой, а рядом — сторожка. Огороженное кладбище, дорожки, могилы с крестами выглядели ухоженными, но уже начинало проявляться наше, советское, отношение к павшим, — у входа, возле сторожки, красноармейцы рубили дрова, чтобы на костре готовить себе еду. Майор-экскурсовод пояснил, что ранее за кладбищем ухаживал бывший полковник Белой армии, старичок, живший в этой сторожке, а теперь вместо него — наши солдаты. Кто-то из офицеров поинтересовался, куда делся тот бывший полковник, а экскурсовод ответил, что его взяли смершевцы. И когда кто-то простодушно спросил: «За что?», —майор с иронией ответил: «А чтобы узнать, кто у него был дедушка, и почему его бабушка была женщина!».

Напротив часовни стоял огромный, четырёхметровый, белый мраморный крест. Это был памятник от русского царя, и на кресте были золотые выбитые буквы с перечислением всех корпусов, дивизий, бригад и полков, участвовавших в Маньчжурских боях 1904–1905 годов. А на запад от этого креста, метрах в десяти, памятник из темно-серого мрамора, в виде стилизованной под пагоду колонны, установленный от императора Японии, с высеченными словами о немеркнущей славе русского воинства. Для нашего ума, воспитанного по-советски, это было неслыханным явлением: впечатляющий памятник побежденным от победителей.

Далее на запад располагались аккуратные ряды могил русских воинов. А направо от входа, параллельно старым, появились уже свежие могилы советских военнослужащих: то трагически погибших, то отравившихся вонючим китайским самогоном из гаоляна, то убитых «в темных углах» китайцами. Здесь Семён Иванович неожиданно увидел могилу своего командира пулемётного взвода лейтенанта Банина Николая. Позже Семён Иванович написал его матери в Барнаул, что тот погиб на боевом посту смертью героя. А фактически Банин с командиром пулемётного взвода Машбицем связались с двумя японскими молодками, те повели их к себе, а там к ним заявилась банда наших военнослужащих, переодетых под комендантский патруль, грабивших китайские рестораны, богачей, не щадивших и своих земляков. Офицеры послали патруль «подальше»,т.к. их мог задерживать лишь офицерский патруль, но солдаты схватились за автоматы, а офицеры — за ТТ: Машбица они застрелили сразу, а выскочивший во двор Банин отстрелял обойму, но не попал, и они прошили его очередью с головы до ног. Позже сюда же похоронили и останки старшего лейтенанта Полянского, высокого и красивого командира пулемётной роты, убитого китайцами и закопанного в уголь, где паровозы чистили топку. За период недолгой службы Семёна Ивановича, на этом кладбище добавилось три ряда свежих могил.

С южной стороны над городом и бухтой круто возвышается сопка Орлиное Гнездо. На её вершину русские неизвестно как затащили пушку, которую японцы оставили на месте. На плато перед сопкой были русские позиции, за спиной которых был блиндаж генерал-лейтенанта Кондратенко, руководившего сухопутной обороной Порт-Артура и погибшего здесь при японском артобстреле.

Перед блиндажом русские выкопали глубокую бетонированную канаву, шириной метра 4, длиной метров 300, упирающуюся краями в обрыв. Она считалась непреодолимым препятствием для японцев, позиции которых были, параллельно русским, метрах в 400, со стороны Волчьих гор. А японцы, чтобы сократить при атаке простреливаемое русскими расстояние, от своих позиций прорыли ряд траншей, сходящихся к блиндажу Кондратенко, приближаясь к нашим позициям и оставаясь неуязвимыми в своих траншеях. А потом выскакивали уже перед канавой: в атаку японские солдаты шли с заплечными мешками, набитыми травой, ветками, сеном, и, погибая, падали в канаву, постепенно заваливая её, чтобы остальные потом по их телам преодолели это препятствие.

На месте гибели Кондратенко японцы поставили ему памятник: закопанный одним концом в землю большой сферический кусок разорванного блиндажа (как воткнутый кусок яичной скорлупы) с обелиском в виде полутораметрового конуса на покатой вершине. А вдали, у Волчьих гор, стоял трёхметровый монумент по погибшему там сыну Того.

Весьма интересны воспоминания Семёна Ивановича об особенностях той жизни.

В Харбине наши освободили пленных американских лётчиков. Американцы были все в шортах, здоровые ребята, и наши солдаты вызывали у них сильное удивление: не богатыри, оборванные, в обмотках. Один из лётчиков подарил Семёну Ивановичу семейное фото с женой и дочерью. Позже, после ареста, ему из-за этой фотографии досталось: американский агент, сознайся, где и когда встреча с этим американцем?

В городе Далянь 119-й СП охранял порт. Демонтировались заводы и арсеналы Мукдена, и пленные японцы работали на погрузке пароходов в СССР. Тяжелые ящики с оборудованием к пирсу подтаскивали танки, которые вскоре, сняв башни, переоборудовали под обычные тягачи, чтобы меньше было шума от иностранных корреспондентов. Японцев поселили в большом портовом складе. Были побеги. Их офицеры ходили, согласно договору о капитуляции, с орденами, медалями и холодным оружием. Тайком с некоторыми молодыми офицерами умудрялись жить на складе и их жены. У части японских офицеров в городе остались семьи, поэтому советские офицеры периодически водили их на несколько часов «домой», а потом опять возвращали в лагерь. Водил такого японца к семье и Семён Иванович.

В Фушуни работала ТЭЦ на угле, технический персонал на ней — японцы, и роте Семёна Ивановича пришлось охранять их на работе и по месту жительства от китайцев. А Семён Иванович, прожив с японцами более года, запомнил их вежливыми, честными и трудолюбивыми людьми. Ни одного нашего там японцы после войны не убили, а вот китайцы, бывало, убивали своих освободителей и раздевали догола. Как-то он разговорился с молодой красивой японкой, и та рассказала ему, что русские солдаты кажутся им на одно лицо, Красную армию они боялись, и перед её приходом она надела на себя от страха 6 штанов. А Семён Иванович сказал, что на наш взгляд — все японцы на одно лицо, и посмеялся по поводу её «спецзащиты»: Берлин вон ак немцы хорошо укрепили, а наши всё равно его взяли, и что по сравнению с этим её шесть штанов?

Потом у Семена Ивановича была служба в Дайрене. Летом 1946-го в центре этого города силами 39-й армии был установлен памятник в честь победы над Японией, — каменный монумент, высотой метров 10–15. На его открытии присутствовало много русских эмигрантов, радостно кричавших слова приветствия Красной армии. Генерал Людников на тренировках приметил отлично марширующего капитана Колегаева и поставил его правофланговым направляющим «коробки» 16х16. Русские эмигрантки были там «без ума» от красивого, стройного, черноусого генерала Людникова. Семёну Ивановичу довелось быть на приёме у него, и он запомнил его тактичным, вежливым. А памятник этот, по слухам, в годы «культурной революции» хунвэйбиновцами был разрушен.

В Дайрене 358-ю СД расформировали, и Семён Иванович попал в 25-ю пулемётно-артиллерийскую бригаду, в Порт-Артур, перспективного молодого офицера уговаривали поступать в военную академию.

При японцах, кто из наших эмигрантов зарегистрировался в их миссии, получал рис, мясо, но не все они шли на учёт, т.к. японцы старались использовать подкармливаемых для различных заданий. А кто не становился на учет — жил беднее, питаясь больше гаоляном. Из-за дефицита русских женихов, русские невесты вынуждены были выходить замуж за японцев, китайцев, и неплохой удачей у них считался брак с евреями. Кто имел постоянную работу, материально жил неплохо, сохраняя русский дух. Многих кормила КВЖД и её ответвление на Ляодунский полуостров.

Советская власть агитировала эмигрантов возвращаться в СССР, и они, грузясь в Дайрене на пароход «Степан Разин», радовались, что отплывают на Родину, прощаясь с провожающими соплеменниками. Но, похоже, «Степан Разин» больше обслуживал НКВД: много эмигрантов оказалось вскоре лагерниками Колымы, да и партии арестованных советских военнослужащих доставляли «домой» этим же «спецпароходом».

В Дайрене было три ресторана: японский, русский и китайский. В японском — красивые девочки-японки, приезжающие сюда на заработки по пятилетним контрактам, чтобы поднакопить капитал и выйти замуж, желательно за военного. Они привлекали посетителей в ресторан как танцовщицы и работали проститутками: заказываешь стол, а официант спрашивает, не нужно ли дам. Приносит альбом с фотографиями, где указаны номера их кабинетов, а если кто занят, то фото было закрыто. Кто заказывал «девочек» — поднимался на второй этаж, а там санитар просил показать свое «хозяйство» и вводил в член шприцом какое-то лекарство. И в кабинете душ, поэтому гигиена соблюдалась.

Но советское командование проституцию приказало закрыть, а куда «девушкам» деваться? Они пошли зарабатывать себе на хлеб по кустам, а шустрые китайцы стали прибирать их к себе, пристраивая халабуды под «номера». И за 400 юаней развели подпольную проституцию, кормя японок лишь супом из гаоляна. Пошли венерические болезни, в том числе и среди наших военнослужащих. Комендатура стала вылавливать японок и сажать в порту на баржу, солдаты там их кормили, а те просились на берег. Но через какое-то время баржа исчезла: поговаривали, что её вывели в море и утопили.

Нашим военнослужащим связь с эмигрантами не разрешалась, нарушители брались «на заметку», но неофициально офицеры с интересом ходили к эмигрантам в гости, разъезжая по городу на велосипедах. Русские эмигранты, среди которых было много старых офицеров, относились к советским военнослужащим хорошо. Девушки назначали молодым офицерам свидания и, не зная наших порядков, удивлялись, почему «мистер», очаровавший своим поведением дома в гостях, шарахается от неё на улице. Бывшие офицеры-каппелевцы, если не встречали косых взглядов, пожимали советским офицерам руки, целовали их погоны, объясняя, что Россия возрождается: ведь в Гражданскую им, бывало, красные приколачивали эти погоны к плечам гвоздями.

Атаман Семёнов нашим спецдесантом был арестован, а его дети — две дочери и хромой сын — остались там. Майоры-смершевцы развлекались с его дочерьми, раскатывая по городу. Население Порт-Артура —китайцы, русские, японцы. Пельмени делались большие, с капустой и мясом. Впервые там Семён Иванович попробовал горячее пиво, гревшееся в фарфоровых чайниках на плите. Неплохой закуской к такому пиву оказалось отварное сало, которое подавали с салатом из свежей капусты и соусной приправы.

От себя добавлю

1. Правда, — насчет баржи с проститутками, —или нет, точнее, мне кажется, могут ответить самарские краеведы. Ведь в газете «Казачьи думы» (№ 46, август 1922 г.), выходившей в Софии, была заметка о том, что в Красной армии много венерических больных, а в Самаре среди солдат — повальный сифилис, потому что голодные женщины отдаются ради куска хлеба. Поступила команда красного командования собрать всех женщин с кожными заболеваниями: на улицах похватали женщин с проявлениями любых кожных болезней, в том числе, с обычными прыщами, и на Волгу, а там прорубили длинную полынью и несколько их тысяч расстреляли пулемётами. Причём, русские солдаты стрелять в женщин отказались, поэтому стреляли «китайцы и монголы».

2. Лейтенантскую службу я начал летом 1969 года в авиагарнизоне Романовка Приморского края. Супруга работала там завбиблиотекой в Доме офицеров флота. Довелось слышать воспоминания летчикафронтовика Небесского о том, что до войны с приморских аэродромов специально планировали под субботы перелеты в Романовку, чтобы посетить танцы в этом величественном, известном на всю таёжную авиационную округу ДОФе. И в библиотеку этого ДОФа лётчики, покидая гарнизоны у Порт-Артура в 1955 году, перевезли не только книги, но и несколько старинных книжных шкафов с толстым стеклом и бронзовыми украшениями в виде грудастых дев. Старая работница библиотеки говорила, что шкафы — с «царско-российской» библиотеки Порт-Артура. Эти шкафы у многих ещё тогда вызывали антикварную зависть, и что сталось с ними в пору массовых сокращений армии и флота в 1990-е годы, не знаю. Жаль, если ушлые тыловики «приделали им ноги».

З. Врут, что в СССР секса не было. В мае 1979 года мне довелось быть начальником штаба эшелона в командировке за новобранцами в Кемерово. Разместившись в гостинице, на ужин спустились в ресторан, где ресторанные работники отмечали день рождения одной из своих начальниц. Подсевший к нам за стол администратор поинтересовался, не нужно ли нам дам, добавив: «Они все проверенные, с медкнижками. Три-пять-десять». Мы вежливо отказались, а начальник эшелона подполковник Король поинтересовался потом, что это он говорил: «Три-пять-десять»? Наш замполит оказался более эрудированным в этих делах и ответил, что это расценки дам в зависимости от возраста и красоты —три, пять или десять рублей.

4. Года 4 назад историк из Новороссийска на конференции «Мемориала» в Краснодаре говорил, что у них в городе после сибирских лагерей живет одна из дочерей атамана Семёнова.

5. Недавно отметили 200-летие Аустерлицкой битвы, с показом по ЦТВ театрализованных эпизодов того сражения. Говорят, мельком проскочило и изображение металлической доски аустерлицкого памятника доблести российским солдатам. А ведь Австрия тот памятник сохранила в целости, но Аустерлиц давно уже — чешский город Славков. Фотографию этого величественного памятника я отыскал в запасниках районного краеведческого музея у себя на родине, среди бумаг одного фронтовика, завершившего Вторую мировую в Австрии. Почему по ТВ показали одну лишь памятную доску? А где монумент? Что сталось с этим памятником в «подотчетной» ЦК КПСС Чехословакии, и что с ним теперь? Знакомый, посетивший ЧССР в составе советской делегации трудящихся, был в Славкове и говорит, что никакого монумента он не видел, а вот памятная доска на месте сражения запомнилась.

Писали, что ныне в Чехии возле Славкова построена американская радарная база ПРО. Воистину, горькая для нас усмешка госпожи Клио. А за чьи грехи такая ирония?

А.Тараненко, краевед, подполковник в отставке